Я уже писала для молодежи, мои воспоминания о прошлом и рассказы т. Нюши. Хотелось, что- бы что- то осталось о нас, что бы не всё кануло в Лету. Начну с того, что мне рассказала т. Нюша, и кое- что сама читала из истории. Пулково был еще до Питера. Здесь селились когда- то финны. Рыбачили по берегам Невы, этим и жили. 
  Пулково по- фински «колышек», что вполне оправдано, после плоской равнины, сразу подъём, почти вертикальный. А когда началось строительство Петербурга, всё изменилось. Навезли строителей, со всех провинций, стали расти поселения. И Пулково с этого образовалось. Это меня когда- то очень интересовало, и поэтому кое- что узнала из предыстории Пулково.
  Село стало быстро расти, и когда стройка дошла до оврага, который перед  Царским селом (Пушкином), то стали образовываться стройки в стороне,- Горки, Редкое, Кузьмино и т. д.
  Сельчане жили все по- разному. Одни любили на лавочке судачить, да семечки щелкать и поэтому перебивались с хлеба на квас.
   А кто трудился, тот жил хорошо. Нормальные дома построили, крытые дворы, конюшни, сады, огороды. Вот так и пошло расслоение на богатых и бедных. Нам с вами повезло. мы родились в нормальных семьях. Но об этом потом. Наша с вами бабушка Матрена по мужу  ********* , а девичья фамилия её *********. Она родная сестра деду Николаю, который жил в Горках, в двух км от Пулково. Так что моя мама и т. Нюша племянницы. У  б. Матрёны кроме мамы и т. Нюши, был ещё сын Николай, самый старший из детей и младший Вася. Вася, со слов т. Нюши, был самый любимый, очень талантливый, прекрасный музыкант, он учился музыки при церковно- приходской школе. Умер в самом расцвете 18-ти лет, простыл и через месяц умер от чахотки. Я помню его фотографию, очень красивый молодой человек.
  Муж б. Матрёны  Иван рано умер, когда т. Нюше было 10 лет, а маме 13. Так что все хозяйство легло на бабу Матрёну и старшего сына Николая. А хозяйство у них было большое: коровы, сколько не знаю, но ни одна, лошадь. Молоко они возили в город. Они с Николаем наставляли полную телегу бидонов с молоком  и возили в город. Там сдавали оптом, так им было удобней.  Моя мама и т. Нюша вышли замуж, и стали жить своими домами, и своим хозяйством. Баба Матрёна осталась жить с сыном Николаем и его женой т. Сютой (Степанидой) и сыном Васей, он тогда ещё был жив. Муж  б. Матрёны умер рано, когда маме было 13, а т. Нюше 10 лет. 
Всё хозяйство легло на плечи Николая и  б. Матрены. А характер у неё был деловой. Она родилась в 1855 г. 19 ноября, в созвездие «Скорпиона», властная и деловая. Её в семье все побаивались, даже Николай с ней не спорил. С соседями тоже не очень ладила. Однажды сосед- пьяница дом поджег. Однако с ней старались ладить соседи. Если что, она всегда помогала. Так и дом прибежали тушить. Николай успел только Лошадь вывести, да одну корову, и сам чуть не сгорел. Они новый дом построили, не хуже старого. Так что жизнь пошла дальше.
 У Николая было четверо детей: Лиза старшая, потом Федор, Зоя и Вася, самый младший, потом который погиб в первый день войны 22 июня 1941 г. Но это было потом, я немного забежала вперёд.
 Сначала была революция. Тетя Нюша говорила: белые пришли тащут, красные пришли тащут, в общем, жизнь деловая пошла. Когда пришла Красная армия, стали делить по-честному. Кто богатый, поделись с  бедным. Когда начались колхозы, то начался просто грабеж. У Николая отобрали лошадь и корову, и им грозило выселение в Сибирь, как зажиточным, и в колхоз не пошли. Николай стал скрываться, что бы хоть семью не трогали, где он скрывался, я не знаю. Когда вернулся, был уже болен и вскоре умер.
 Тогда стали жену Николая преследовать, тетею Сюту. Она тоже ушла из дома и где- то скрывалась. Их детей,  Зою и Васю, т. Нюша взяла к себе. Баба Матрена осталась в доме одна. Тогда к ней в дом поселили учителей  школьных. Они стали в доме хозяевами. Заняли комнаты, а бабе Матрене только место на печке осталось. Ей прямо в глаза говорили: «Шла бы ты, бабка, отсюда».
 А ещё я была свидетелем такой картины. Иду я к т. Нюше домой, я к ней почти каждый день ходила, благо не далеко. Смотрю, у бабы Матрёниного дома мебель стоит: стол, стулья, трюмо, а Вася и Зоя переносят её в дом к т. Нюше. Как оказалось, из дома её совсем выгнали. Так что её родной дом заняли учителя, а конюшню и двор занял колхоз. Вот так делили всё справедливо.
 А бедные опять сидят на лавочке семечки щелкуют.
 Мне т. Нюша ещё рассказывала одну поучительную историю о справедливости. На нашем краю Пулкова была частная торговая лавочка, продуктовая, всем нужная, очень удобная, а, главное, рядом. Местное новое начальство решило, что буржуям здесь не место. Решили магазин закрыть, а их в Сибирь выслать. А у хозяев этого магазина 7 человек детей. Да и магазин этот всем нужен был, весь наш край отоваривался в этом магазине. Короче все мужики местные побежали защищать этот магазин. Окружили его и никого из милиции туда не подпускают.
  Кончилась эта оборона тем, что всех мужчин- сельчан похватали и увезли в кутузку. А хозяев магазина посадили в машину вместе с детьми, отправили на вокзал, а оттуда в Сибирь. А сельчан мужиков подержали месяц  и выпустили, работать в поле кому- то надо.
 А в тридцатые годы началась ещё одна чистка зажиточных, т. е. тружеников. Николай был уже женат на тете Сюте (Степаниде). У них было четверо детей: Лиза старшая, Федор, Зоя и Вася. Я их всех  хорошо помню. Старшей Лизе, конечно, досталось. Она, как старшая, всех малышей нянчила. Я помню, как она т. Нюше говорила, что ни детства, ни молодости у неё не было, в няньках сидела. А Николай с тетей Сютой трудились в своем хозяйстве. Забот хватало: скотина, огород, сад. Чтобы безбедно жить, надо много сил прикладывать. Вскоре новая власть опять стала зажиточных искать, для новой партии в Сибирь. Николай, чтобы  семью не трогали, стал скрываться. Не приходил домой, надеялся, что без хозяина семью не вышлют. Но итог получился печальный. Он здорово простыл, заболел  и вскоре умер от скоротечной чахотки. Тогда правители взялись за т. Сюту. И она, переживая за детей, уехала, куда, никто не знал. А может,  знали, да молчали.
 А в их дом, несмотря на то, что там остались  б. Матрёна с внуками: Зоей и Васей. Лиза была уже замужем, и Федор женат, они жили отдельно. Власть вселила в их дом учителей, и они вели себя в доме по- хозяйски. Бабе Матрёне с внуками оставили кухню, да русскую печь.
 А новые хозяева так прямо и говорили: «Шла бы ты, бабка, отсюда». Это все я рассказываю со слов т. Нюши. Васю и Зою т. Нюша взяла к себе, а баба Матрёна из своего дома не хотела уходить. Это всё я рассказываю со слов т. Нюши.  Я к т. Нюше ходила, благо не далеко. Иду к ней в очередной раз, было лето, погода хорошая, и вижу, что у б. Матрёниного дома, мебель кое- какая стоит : стулья, трюмо, узлы, а Вася с Зоей переносят всё к т. Нюше в дом. Оказывается,  выселили её из дома совсем. Вот так, ищи защиты, бабка,  где хочешь, или живи на улице. Хорошо  есть куда пойти. И никому нет дела.
 А где- то около 1940 г. к т. Нюше вернулась т. Сюта, очень больная. Где она скиталась, не знаю. Проболела месяца три и умерла. Хорошо помню её похороны.
 Дядя Лёша, муж т. Нюшы, хороший музыкант, привел к дому свой небольшой оркестр из 5 человек, и они играли траурную музыку, почти до самого кладбища. Народу было много. Эти похороны у меня  и сейчас перед глазами. Поминки помню, да и вы, конечно, были, тоже кое- что помните. 
 А в 1941 году 21 июня, младшего сына Николая, провожали в армию. Как всегда у т. Нюши, полно гостей. Вася со своей подругой сидел в центре стола. Настроение хорошее, пели песни все и застольные, и заздравные.
  Потом за ним заехал автобус и его увезли  в  Пушкин. Там, наверное, сборный пункт был.
  А 22 июня, как известно, началась мировая война. От Васи получили всего одно письмо. В нем писал, что стоят в лесу, и их бомбят. Никаких вестей от него больше не было.
  А 22 июня ровно в 11 часов утра нам объявили о Великой  Отечественной войне. Мужей забрали в армию. Подростков и женщин на рытье окопов. У нас взяли Васю, брата моего. Ему было 15 лет. Отправили под  Лугу. 
  А где- то в середине августа, вышла я на улицу,  смотрю, толпа человек 10 стоят на обочине дороги, а в центре Вася наш стоит. Подошла ближе, смотрю, рубашка на нем вся рваная, одного рукава вообще нет, без рюкзака. Он только с попутки слез. Он и рассказал нам, что там творилось под Лугой. Авиа налеты были такие, что головы не поднять. Раненых и убитых полно. Он едва ноги унёс.
  Вскоре стали стрелять и по Пулкову. Первый снаряд попал к т. Нюше в палисадник, а в саду сидели трое военных, штабное начальство, их сразу насмерть. Как будто, кто- то навёл на штаб. Я побежала к их дому, смотрю, а б. Матрёна мне навстречу бежит, уже на нашей стороне. 
 Т. Нюши  в это время  дома не было, потом и она пришла. В эту ночь мы дома уже не ночевали. У папы были  вырыты окопы. Один внизу за садом, под горой, другой - за  ж/ дорогой, по- местному, за чугункой. Или ещё называли в буераках, это глубокие рвы, заросшие кустарником. Вот на обочинах и рыли себе укрытие. Жили там всего пару дней. Немцы взяли Пушкин в начале сентября, и мы оказались на передовой. Военные нас попросили уйти в  Питер (Ленинград) с передовой.
  Нас оказалось так много, что получилась хорошая колонна человек  в триста. Папа в колхозе на лошади работал, и телега широкая без бортов, в Пулкове её качкой называли. Так вот на эту качку посадили всех маленьких ребятишек, которым просто не дойти до города, да и на руках не донесешь.  Их  набралось так много, что папа едва выкроил место для бабы Матрёны. А все остальные шли пешком. Темень была такая, что не видно было, куда ногу ставишь. Шли  все молча, как на похоронах, вдоль Витебской ж/ дорожной насыпи. Там, где мы шли было тихо. Но нам хорошо было видно, как обстреливали Обсерваторию. Там от взрывов и от горящих деревьев, некоторые к верху подлетали от взрывов, как свечки, было светло, как днём.
  Дошли до Шушар поздно ночью. Все вошли во двор, какого- то дома, и стали устраиваться до утра. В такую темень дороги не видно, да и устали, и вымокли прилично. Дождь только моросил, но нам хватило, чтобы промокнуть. Устроились кто как, большинство во дворе. Меня и бабу Матрёну мама пристроила в доме, на полу, конечно, но в тепле. Утром все разошлись кто куда. Мы поехали на  Воронежскую к Зое. С нами ещё две семьи, наших Пулковских соседей. Им просто некуда ехать, и знакомых нет. Рядом с Зоиным домом, были пустые конюшни, а при них две жилые пристройки. Одну заняли мы всей семьей, а другую соседи Пулковские. Так что тут нам повезло. Даже печки были. У нас плита, а у них круглая печка. Лошадь папа сразу отвёл, по- моему, на  какую- то базу. А коровы, наша и т. Нюшина,  в стойле стояли. Так что на первое время кров был и нам, и соседям, и коровам. Ещё помню, как  тётя  Нюша и я пошли вас навестить на какую- то Советскую ул. то ли 5-ую, то ли 25-ую. Как сейчас помню, вы обе сидите на кровати в слезах, ты в болячках. Папа ваш, по- моему, уже умер. А Лиза тогда работала дворником. В общем, ей и вам досталось под завязку.  Голод, холод  и никакой помощи. Мы хоть в конюшне жили, но все вместе, за стол 7 человек садились. В сторожке, где мы жили, мужчины наши нары для спанья сделали и плита большая. Варево, какое- то готовили, уж,  что не спрашивайте, главное горячее и все вместе. Это, конечно, мои детские впечатления, а там кто его знает, где еду доставали.
 Мы в конюшне жили до весны. У нас по осени было две коровы. Одну корову у нас сразу отобрали, пришли с какой- то  справкой, липовой конечно, и увели. А другую  успели зарезать и в бочке мясо закопали, благо мороз  стоял под 30°. Может это и спасло от смерти. Но, чтобы мы ели вареное мясо не помню, может, на  хлеб меняли. Воды, конечно, не было, снег  таяли, во дворе собирали. А ещё помню, утром выходишь на улицу, а недалеко от наших дверей от наших дверей, груда мёртвых тел, в разных  позах. Их дворники ночью собирали и сваливали у наших дверей. Днём их машина собирала и возила на Волково кладбище, там их в штабеля складывали до весны. Смотрели мы на всё это без эмоций, ко всему можно привыкнуть.
К концу зимы мы свою «хоромину», т.е. сторожку покинули. Нам дали комнаты, т. Нюше-  на Воронежской,  а нам-  на Прилуцкой, как дворникам. 
Где- то, в январе или в феврале, умерли в один день баба Матрёна и Зоя. Могилы копать, и делать гробы, сил не было. Все едва ходили. Их просто завернули в простыни и свезли на Волково кладбище, там и оставили. А весной  их всех закопали в братской  могиле.  
  Весной 29- го мая умерла моя мама. Папа, хоть сам едва ходил, но гроб маме сделал, и могилу они с Васей выкопали. Так что похоронили её как положено и крест, хоть деревянный, но поставили.
  Папа остался один с двумя детьми, хоть и не маленькими, но от этого не легче. Он совсем приуныл и физически очень сдал. Еду папа не готовил,  и мы питались, кто где. Я сначала сдавала свою карточку в школу, там нас кормили два раза: утром завтрак и обед. Ужина не было ни в школе, ни дома. А папа и Вася питались в столовой, тоже два раза: завтрак и ужин. У них талоны из продовольственных карточек отрезали. Они тогда оба работали на фабрике, рядом с домом. Что за фабрика я толком не знаю, цех какой- то, и что там выпускали, тоже не знаю. Ужина у нас никакого не было, спать ложились налегке.
  А где- то в начале июня мы с Васей решили сходить в Пулково. Сказали об этом папе, а он, к нашему удивлению, сказал довольно равнодушно: « Идите». И мы утром пошли налегке, в прямом и переносном смысле. Я в каком- то сарафане с кофтой, а Вася, по- моему, даже без пиджака, в одной рубашке. Конечно, не евши, не пивши. Мы решили идти через Шушары. Мы решили, что через Волково кладбище легче обойти посты. Но нас там остановили где- то недалеко от Шушар. Часовой спросил, куда мы идём, и, что ходить тут нельзя. Мы ему стали объяснять, что мы живем в Шушарах и у нас там родители. Он поверил нам, добрая душа, и пропустил.
  Мы вышли на ж/дорожную насыпь Витебской ж/ дороги и пошли  по верху, прямо по шпалам. Погода стояла отличная: солнце грело, трава зеленая и такая тишина, что не верилось, что где- то идет война совсем рядом  в каких- то 15- 20 километрах. И так идем по насыпи, а сверху обзор был прекрасный. Военные в траве отдыхали, кто из котелка что- то ел, кто просто в траве отдыхал, и на нас поглядывали с любопытством, откуда тут дети взялись, а мы шли вперёд, как на прогулке. Дошли до прогона, который шел к нашей ж/ дороге. Мы спустились с насыпи и пошли к Варшавской ж/ дороге, там расстояние км 2 или 3. Подходим, а там под  ж/ дорожным мостом часовой стоит. Но пошли прямо на него. Он нас остановил, спрашивает, куда идём? Мы сказали, что местные, идём домой, и, к нашему удивлению, он нам поверил и пропустил. Мы прошли под мостом и вышли на наш прогон, такой родной, знакомый, и такое чувство, что мы его сто лет не видели. Мы были дома. У нас от радости ноги сами побежали. Пошли по прогону, потом свернули на тропинку, где всегда к дому ходили наискосок, так короче. Вышли на нижнюю дорогу и пошли по ней. А кругом такая красота. Вся гора от цветущих садов была белая, как в снегу. Дорожки между садами тоже от упавших лепестков белые, как будто зима.
  Вот и наш сад, наша дорожка. Пошли по ней на подъём. Смотрим на верху, как раз на нашей тропинке, стоит группа военных, человек шесть, начальство какое-то.  Они на нас с верха  поглядывают. Идем прямо на них. Когда поравнялись с ними, они нас остановили. Спрашивают: «Куда? Зачем мы идём?» Мы сказали, что это наш сад, а тут дом был, и что мы пришли на РОДИНУ. Они очень добродушно улыбнулись: «Смотрите- ка  хозяева пришли. Только ваш дом разобран на блиндаж. А ходить здесь нельзя, и идите- ка, ребятки, домой, а то вы пришли на передовую». 
  Мы с Васей и так были счастливы, что побывали на Родине, и всё увидели своими глазами. Самое удивительное, что ничего не изменилось. Только домов не было, а тропинки, сады- всё, как до войны. Мы с Васей были счастливы, что всё увидели своими глазами.
  Пошли обратно тем же путем. Подходим к станции, а там часовой сменился. Он сразу к нам: «Откуда? Куда?» Мы объяснили, а он автомат с плеча: «Шагом марш вперёд». Довёл до какого- то строения кирпичного и закрыл нас в пустой комнате. В комнате стояла железная кровать, на ней фанера брошена. Окно с решеткой, стол и везде раскиданы очистки от грибов. В общем, дело уже к вечеру и мы так и поняли, что до утра к нам никто не придёт. Мы посмотрели, нет ли чего съедобного, но кроме очисток от грибов ничего не было. Так и легли спать ни евши, ни пивши. На нас навалилась вдруг такая усталость, что мы проспали до утра на голой фанере.
  Утром часов в 11 стали нас водить на допрос. Сначала меня, потом Васю. Нам скрывать нечего, говорили, как было. Сидели  мы закрытые в комнате и ждали, что будет.
  Вдруг открылась  дверь, вошёл  военный, а в руках у него солдатский котелок, полный гречневой каши, да по большому куску хлеба. Мы с Васей дружно заработали ложками. А военный прислонился к косяку двери и смотрел на нас, как мы уплетали. Когда мы котелок опорожнили, он его забрал и принёс 2 кружки чаю, сладкого, с сухарями. Мы были сыты первый раз за много дней. Военный опять пришёл, забрал посуду и даже дверь за собой не закрыл.
  А нам было слышно, как они решали, что с нами делать: «Отпустить нельзя, их опять задержат на первом посту. Надо провожатого». Слышим кому- то говорят: «Вот ты и иди».  «Хорошо, только дайте мне какую- то справку, а то меня вместе с ними заберут». «Ты  свои документы покажешь».
 Вот такой диалог мы слышали. Короче, повёл нас какой- то старшина или капитан, дорогой ворчал на нас, что отвлекаем их от дела. Дошли до Московского проспекта, и где- то у дома Советов нас остановили и вместе с сопровождающим закрыли в какой- то пустой булочной. Наш провожатый поворчал на нас, что столько мороки ему из- за нас, потом лёг на прилавок и заснул. Мы с Васей легли на полки, благо они широкие были, и до утра тоже проспали.
  Утром за нашим провожатым пришли из части. А нам дали двух военных с автоматами, и мы все четверо поехали домой на трамвае. Дома папе дали нагоняй, оштрафовать грозились, но, глядя на наше убогое жильё, видно пожалели. Да, и сам- то папа едва ходил, какой там штраф.
 Вот так закончилось наше хождение на Родину. А папа совсем ослаб, к осени едва ходил. Где- то к середине января совсем сдал. Лёг вечером спать, как- то странно захрапел,  и замолк. Мы с Васей подошли, а он уже не дышит. Пошли за т. Нюшей. На другой день, завернули его в простыню и на санках отвезли к больнице Коняшина, там и оставили вместе с документами. Это всё, что они были в силах сделать, сами едва ходили. 
 А нас с Васей взяла к себе т. Нюша. Стали жить втроём. Потом было счастье, когда под Шлиссельбургом прорвали блокаду. Хоть небольшой участок, но поезда с продовольствием проходили. Стало полегче, а главное, надежда появилась выжить, и норму продуктов прибавили. В общем, самое страшное пережили. 
  А в феврале 1944 года Васе исполнилось 18 лет. И буквально через день или два пришла повестка из военкомата, явиться с вещами. Мы с т. Нюшей пошли его провожать на Московский пр., там военкомат был. Весну и лето он проходил подготовку во Всеволожской, но гражданских туда не пускали. Писал нам письма. 
 А в январе 1945 года мы получили повестку, прийти в военкома. Там нам вручили извещение, что Шестов Василий Иванович погиб под Кенигсбергом 13 января, с подробным описанием, где похоронен, в какой деревне.
 Мы с т. Нюшей остались вдвоём. До конца войны осталось всего ничего, да и нас тоже.
 

---

Недавно скончалась замечательная женщина(в описании, маленькая, неполных четырех лет, в слезах, сидит на кровати), кому были адресованы эти строки, одной звездой на небе стало больше.
  ПОСВЯЩАЕТСЯ Всем настоящим людям, все настоящим хозяевам планеты. ПОСВЯЩАЕТСЯ всем неравнодушным к судьбе планеты, чей разум не находится в глубокой спячке.
  ПОСВЯЩАЕТСЯ ДЕТЯМ, которые переносят  тяготы наравне с взрослыми(но им гораздо тяжелее, они маленькие).
  Посвящается ДЕТЯМ блокадного Питера(Ленинграда). Маленькие дети ходили в магазин, отваривали карточки. Обязательно вдвоем. Сзади стоял свой, увеличивал пространство, чтобы чужой взрослый из очереди не мог схватить пайку хлеба прямо с весов и сунуть себе в рот. Обязательно вдвоем, потому что сумки, авоськи не носили, в них продукты не складывали, а приматывали продукты крепко- накрепко к телу или к руке длинной специально разрезанной для этого простыней. Маленькие четырех- пятилетние приматывали старшим. А вечером гордо рассказывали родителям, что их избили, но не смогли отнять селедку, выданную сверх нормы по карточке. Если родители не возвращались вечером, то спали на шкафу, дежуря по очереди, чтобы не упасть, с коробкой обуви и кучи разных предметов, которые можно швырять в вездесущих крыс.  
На золотые вещи продукты не меняли, а вот на большую красивую куклу поменяли. Хороший обмен произошел- приличный мешочек муки.

 ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ ДЕТЯМ. Потому что, это детская планета. "Нет таких сокровищ во Вселенной, которые бы стоили слезинки ребенка", - так говорила моя Мама.